Это был мой первый день в доме, после того как я согласился поучаствовать в этой странной программе. Серые, низкие стены, маленькая лампочка на потолке и жалкое подобие плафона, полностью черного из-за чего свет казался зловещим. Маленькие окна с черными чугунными решетками, как будто кто-то осмелится сбежать отсюда, это просто невозможно поступок сумасшедшего или отчаявшегося, только вся проблема состояла в том, что Дом полон таких людей. Еще в комнате стоял шкаф, занимающий большую часть стены, напротив двух одинарных кроватей, сдвинутых вместе, видимо, чтобы создать пространственную свободу. Я неохотно продвинулся вперед и смерил унизительным взглядом лоскутное серое покрывало и две белых подушки, сжатых и помятых, не добавляющих никакого желания положить на них голову. Любой нормальный человек плюнул бы на это хламье и требовал выпустить его отсюда, но это был не мой случай, все началось две недели назад, в Центральном парке Нью Йорка. Когда старик в плаще, мятой шляпе, с тростью в руках, оформленной в форме грифа, подошел к скамейке, где я читал свежий Нью Йорк Таймс и попросил сказать сколько времени. Нехотя я достал дедушкины золотые часы с объемной цепочкой и просто повертел их, не отводя глаз от газеты.Это был мой первый день в доме, после того как я согласился поучаствовать в этой странной программе. Серые, низкие стены, маленькая лампочка на потолке и жалкое подобие плафона, полностью черного из-за чего свет казался зловещим. Маленькие окна с черными чугунными решетками, как будто кто-то осмелится сбежать отсюда, это просто невозможно поступок сумасшедшего или отчаявшегося, только вся проблема состояла в том, что Дом полон таких людей. Еще в комнате стоял шкаф, занимающий большую часть стены, напротив двух одинарных кроватей, сдвинутых вместе, видимо, чтобы создать пространственную свободу. Я неохотно продвинулся вперед и смерил унизительным взглядом лоскутное серое покрывало и две белых подушки, сжатых и помятых, не добавляющих никакого желания положить на них голову. Любой нормальный человек плюнул бы на это хламье и требовал выпустить его отсюда, но это был не мой случай, все началось две недели назад, в Центральном парке Нью Йорка. Когда старик в плаще, мятой шляпе, с тростью в руках, оформленной в форме грифа, подошел к скамейке, где я читал свежий Нью Йорк Таймс и попросил сказать сколько времени. Нехотя я достал дедушкины золотые часы с объемной цепочкой и просто повертел их, не отводя глаз от газеты.Это был мой первый день в доме, после того как я согласился поучаствовать в этой странной программе. Серые, низкие стены, маленькая лампочка на потолке и жалкое подобие плафона, полностью черного из-за чего свет казался зловещим. Маленькие окна с черными чугунными решетками, как будто кто-то осмелится сбежать отсюда, это просто невозможно поступок сумасшедшего или отчаявшегося, только вся проблема состояла в том, что Дом полон таких людей. Еще в комнате стоял шкаф, занимающий большую часть стены, напротив двух одинарных кроватей, сдвинутых вместе, видимо, чтобы создать пространственную свободу. Я неохотно продвинулся вперед и смерил унизительным взглядом лоскутное серое покрывало и две белых подушки, сжатых и помятых, не добавляющих никакого желания положить на них голову. Любой нормальный человек плюнул бы на это хламье и требовал выпустить его отсюда, но это был не мой случай, все началось две недели назад, в Центральном парке Нью Йорка. Когда старик в плаще, мятой шляпе, с тростью в руках, оформленной в форме грифа, подошел к скамейке, где я читал свежий Нью Йорк Таймс и попросил сказать сколько времени. Нехотя я достал дедушкины золотые часы с объемной цепочкой и просто повертел их, не отводя глаз от газеты.Это был мой первый день в доме, после того как я согласился поучаствовать в этой странной программе. Серые, низкие стены, маленькая лампочка на потолке и жалкое подобие плафона, полностью черного из-за чего свет казался зловещим. Маленькие окна с черными чугунными решетками, как будто кто-то осмелится сбежать отсюда, это просто невозможно поступок сумасшедшего или отчаявшегося, только вся проблема состояла в том, что Дом полон таких людей. Еще в комнате стоял шкаф, занимающий большую часть стены, напротив двух одинарных кроватей, сдвинутых вместе, видимо, чтобы создать пространственную свободу. Я неохотно продвинулся вперед и смерил унизительным взглядом лоскутное серое покрывало и две белых подушки, сжатых и помятых, не добавляющих никакого желания положить на них голову. Любой нормальный человек плюнул бы на это хламье и требовал выпустить его отсюда, но это был не мой случай, все началось две недели назад, в Центральном парке Нью Йорка. Когда старик в плаще, мятой шляпе, с тростью в руках, оформленной в форме грифа, подошел к скамейке, где я читал свежий Нью Йорк Таймс и попросил сказать сколько времени. Нехотя я достал дедушкины золотые часы с объемной цепочкой и просто повертел их, не отводя глаз от газеты.Это был мой первый день в доме, после того как я согласился поучаствовать в этой странной программе. Серые, низкие стены, маленькая лампочка на потолке и жалкое подобие плафона, полностью черного из-за чего свет казался зловещим. Маленькие окна с черными чугунными решетками, как будто кто-то осмелится сбежать отсюда, это просто невозможно поступок сумасшедшего или отчаявшегося, только вся проблема состояла в том, что Дом полон таких людей. Еще в комнате стоял шкаф, занимающий большую часть стены, напротив двух одинарных кроватей, сдвинутых вместе, видимо, чтобы создать пространственную свободу. Я неохотно продвинулся вперед и смерил унизительным взглядом лоскутное серое покрывало и две белых подушки, сжатых и помятых, не добавляющих никакого желания положить на них голову. Любой нормальный человек плюнул бы на это хламье и требовал выпустить его отсюда, но это был не мой случай, все началось две недели назад, в Центральном парке Нью Йорка. Когда старик в плаще, мятой шляпе, с тростью в руках, оформленной в форме грифа, подошел к скамейке, где я читал свежий Нью Йорк Таймс и попросил сказать сколько времени. Нехотя я достал дедушкины золотые часы с объемной цепочкой и просто повертел их, не отводя глаз от газеты.Это был мой первый день в доме, после того как я согласился поучаствовать в этой странной программе. Серые, низкие стены, маленькая лампочка на потолке и жалкое подобие плафона, полностью черного из-за чего свет казался зловещим. Маленькие окна с черными чугунными решетками, как будто кто-то осмелится сбежать отсюда, это просто невозможно поступок сумасшедшего или отчаявшегося, только вся проблема состояла в том, что Дом полон таких людей. Еще в комнате стоял шкаф, занимающий большую часть стены, напротив двух одинарных кроватей, сдвинутых вместе, видимо, чтобы создать пространственную свободу. Я неохотно продвинулся вперед и смерил унизительным взглядом лоскутное серое покрывало и две белых подушки, сжатых и помятых, не добавляющих никакого желания положить на них голову. Любой нормальный человек плюнул бы на это хламье и требовал выпустить его отсюда, но это был не мой случай, все началось две недели назад, в Центральном парке Нью Йорка. Когда старик в плаще, мятой шляпе, с тростью в руках, оформленной в форме грифа, подошел к скамейке, где я читал свежий Нью Йорк Таймс и попросил сказать сколько времени. Нехотя я достал дедушкины золотые часы с объемной цепочкой и просто повертел их, не отводя глаз от газеты.